Долго Тинвэрос горевал о многих потерянных друзьях и братьях, не решаясь двинуться в сторону отчего дома. Он решил, что все те, кто остались на поле брани, погибли и не знал, что сказать отцу по возвращении в Нимлонд. Ему хотелось лечь на кургане, насыпанном над могилой Белегроса и умереть. Соратники, избежавшие гибели под ледовым оползнем, разделяли чувства царевича и не торопили его. И они даже не подозревали, что во многом благодаря ним войско Нимлонда не было уничтожено полностью, ибо, окажись Атармарт на поле боя в момент гибели Фарахунда, то не обернулись бы орды кочевников беспорядочным бегством.
А Саурон в тот же день узнал о неудаче, постигшей союзные войска тьмы, ибо любой другой исход, кроме полного уничтожения войска Нимлонда, был для него разочарованием. И когда перед ним предстал Атармарт, он в бессильной злобе назвал того неудачником. Тогда Атармарт упал перед своим господином на колени, моля о прощении и обещая исправить свою вину. Но в тот миг более всего Атармарту было жаль себя самого, ибо мечта о возвращении прежнего облика эльфа оставалась теперь такой же недосягаемой, как и прежде, хотя, до недавнего времени, в своих мыслях он уже считал свою цель достигнутой.
Саурон был в ярости, но не мог ничего поделать. Он проклинал своего непутёвого наместника и жалел, что не волен делать что пожелает, пока над ним простирается власть Мелькора. И, возвращаясь в Ангбанд, где его со дня на день мог хватиться Мелькор, Саурон приказал Атармарту стереть Нимлонд с лица Средиземья. И сказал он слуге своему, что теперь только таким образом тот сможет искупить свою неизгладимую вину. На самом же деле Саурон окончательно разуверился в достоинстве Атармарта и поставил на нём крест. Теперь наместник был нужен ему лишь для того, чтобы хоть кто-то мог сдерживать в страхе и повиновении множество обитающих в Утумно орков, гоблинов и других тварей тьмы.
Так Атармарт вновь остался в Утумно один, однако стирать Нимлонд с лица земли было не в его интересах, ибо он всё ещё мечтал повелевать Белым Городом. Эта, сжигающая его изнутри, страсть и придавала ему сил жить.
Три дня, убитый горем, Тинвэрос пролежал в забытьи на могиле Белегроса, а на рассвете четвёртого ему почудилось, что земля под ним наполнилась мерным гулом. Тогда решил он, что неподалёку проходит стадо животных, направляющихся к водопою. И очнувшись от забытья, он поднял голову и увидел отряд, оставшийся от многочисленного войска Нимлонда, марширующий к броду через реку. Впереди, верхом на коне, живой и невредимый, ехал Меретин. И решил тогда Тинвэрос, что всё это ему только снится, а потому вновь опустил голову на могильный курган. Однако уже в следующий миг он услышал радостные окрики; это его товарищи бросились навстречу своим уцелевшим собратьям. И вновь поднялся Тинвэрос с кургана и тут же оказался в крепких объятиях Меретина. Лишь теперь царевич понял, что всё это отнюдь не сон и слёзы радости хлынули из его глаз.
На следующее утро уцелевший отряд достиг цитадели Роментир, и, для усиления гарнизона крепости, в ней были оставлены три сотни добровольцев. Остальные без задержки отправились домой.
Великая скорбь опустилась на Белый Город, когда нимлондцы узнали об ужасных потерях в Ущелье Ужаса. Скорбный плач не смолкал пять дней, пока у женщин не иссякли слёзы, а на четвёртый настала мертвенная тишина.
Долго Тарэдэл сидел в задумчивости, и никто не решался его потревожить. Затем он поднялся со своего трона и велел собрать у дворца всех своих строителей и каменщиков. Решил Владыка Нимлонда, что не скоро его народ сможет восстановить понесённые потери, и, чтобы обезопасить свои земли от набегов варваров, повелел строить неприступную стену, преграждающую проход через перевал Гват-Артад. Учитывая непрестанно растущую численность кочевых племён, Тарэдел хорошо понимал, что после понесённых потерь Нимлонд не сможет противостоять людям на открытом пространстве. В те дни Нимлонд более чем когда-либо нуждался в союзе с гномами Габилбунда, а потому Тарэдэл направил к королю Подгорного Царства своих послов. Однако Балинок, бывший к тому времени в преклонных годах, отказал Тарэдэлу ибо на совете гномы Габилбунда приняли решение, что им нет смысла вмешиваться в конфликт эльфов и людей. Они решили, что раз уж они отделены от кочевников цепью неприступных гор, то им незачем беспокоиться о воинственности варваров восточных равнин. Да и память о бесчинствах Нукумнасара в Гундум-Гатхоле всё ещё пробуждала в их сердцах пламенеющий гнев.
Однако отказ Балинока был не единственным огорчением Тарэдэла. Не прошло и месяца по возвращении остатков войска Нимлонда в родной город, как перед королём предстал Меретин. Лицо воина посерело от скорби о потерянных братьях и он более не находил в себе сил вести за собой воинов Белого Города. Словно тень бродил он в лесах вокруг Нимлонда, а потом пришёл во дворец Тарэдэла, чтобы просить своего государя о милости отпустить его. Опечалился Тарэдэл, однако не мог отказать Меретину, и сказал ему так:
– Не осталось у меня в королевстве воина, заслуживающего милости более тебя, а потому я не могу отказать тебе, мой друг. Однако я прошу тебя подумать ещё раз, прежде чем ты покинешь этот зал, ибо трудно будет мне найти тебе достойную замену.
– Но государь, – возразил Меретин, – в последнем походе Кингарвэ покрыл себя славой более яркой, чем я, и он как никто другой заслуживает твоего внимания. А кроме того, сын твой не робкого десятка. Он не оробел перед зловещими пустошами Дурлада, да и в Ущелье Ужаса более всех остальных рвался в бой. В том же, что он ускакал с поля брани, не было его вины, ибо я сам упросил об этом погибшего Белегроса. Поставь, мой владыка, во главе войска своего сына, или напрасно твой боевой конь и самый преданный друг положил жизнь свою?
– Многим я обязан тебе, друг мой, – печально ответил Тарэдэл, – но есть у меня предчувствие, что даже уход твой не избавит твоего сердца от непокоя за край наш. Я благодарен тебе за твою верную службу и отпускаю с миром. Но куда же ты пойдёшь, друг мой?
– На север отсюда, высоко в горах, есть та, кому я и мои погибшие братья многим обязаны, а ты, мой государь, в не меньшей мере, чем перед Белегросом, обязан ей жизнью своего сына, – сказал Меретин. – Сериндэва имя ей, и я отыщу её, чего бы мне это ни стоило.
Сказав это, Меретин поклонился Тарэдэлу и оставил государя в одиночестве. Говорят, что он в тот же день покинул пределы Нимлонда, и многие видели, как он направился в сторону Гват-Артад.
Так Тарэдэл остался один перед лицом нарастающей с востока угрозы. И он хорошо понимал, что это лишь вопрос времени, когда почувствовавшие вкус войны люди, подстрекаемые Атармартом, обрушатся на земли Объединённого Восточного Королевства. Но было нечто, о чём владыка Нимлонда знать не мог, однако те, сокрытые от него события, в дальнейшем значительно повлияли на судьбу свободных земель Лумраста.
В час, когда в Ущелье Ужаса звенели мечи, в Гундум-Гатхоле оставалась лишь небольшая горстка гоблинов, охранявших рабов и узников, потому как основные силы увёл с собой Атармарт.
Гномы народ неподатливый, словно камень, из которого, по преданиям, все они и были сотворены, и свет созидания никогда не оставляет их. И хотя чары тьмы изувечили сердца тех, кто в Гундум-Гатхоле попали в руки Атармарта, однако и это не могло разорвать родство гномьих душ с предвечным духом гор и жизненной силой, вложенной в них самим Ауле. Потому лишь только Атармарт покинул Гундум-Гатхол, лепреконы, как теперь называли изменённых тёмной магией гномов, подняли бунт и, перебив своих немногочисленных надзирателей, вырвались на свободу. Ничто не могло убить в них память об утраченном Габилбунде, и, томимые тоской по дому, они направились к Гват-Артад. И, проходя через Фоэрн-Мар, они столкнулись с народом изгоев, осевших там под предводительством Тахара. Приметив среди окруживших их воинов трёх гномов, лепреконы в отчаянии упали на колени. Давно они не видели ни одного своего родича, не подвергшегося, подобно им, влиянию тёмных чар, и теперь были охвачены отчаянием из-за того, как сильно они изменились. И все они поняли, что теперь свои не узнают в них родню, а значит и их мечта, вернуться в Габилбунд, отныне навеки утрачена.
Когда задержанных привели к Тахару, почтенному гному на мгновение показалось, что некоторые из лепреконов отдалённо похожи на его старых друзей, с которыми он уже давно не виделся. Сами же лепреконы не могли припомнить Тахара и остальных, окружающих его гномов, ибо их память помутилась во время страшных истязаний в Гундум-Гатхоле. И лишь свои имена несчастные так и не забыли, и когда они назвались Тахару, гном побледнел. Все названные имена совпадали с именами тех, кого напоминали ему лепреконы. А когда стало известно, что задержанные – беглецы из Гундум-Гатхола, Тахар понял, что произошло нечто непоправимое, и из его глаз безудержно покатились слёзы. И тогда благородный гном проклял Нукумнасара и его союзника Атармарта, пал перед своими братьями на колени и зарыдал. Не знал Тахар, что во время бунта лепреконов в Гундум-Гатхоле Нукумнасар, которого он считал самым главным виновником всех бед, был безжалостно убит – так бесславно закончилась жизнь того, кто возжелал добиться безграничной власти и ослепительной славы.
Увидев скорбь Тахара, о причинах которой даже и не догадывались, лепреконы испугались, ибо решили, что они чем-то обидели уважаемого гнома, а в том что к нему относились с величайшим почтением, не вызывало сомнений, ибо обращались к нему кланяясь и не начинали говорить, пока он сам того не дозволит. И смутившись, лепреконы пали перед гномом ниц, ибо боялись его разгневать. Тахар же, увидев благоговейный трепет несчастных, стал сам поднимать их с земли и при этом приговаривал: – Полно вам, братья мои, разве не достаточно бед свалилось на ваши головы? Здесь вам рады, и у нас вы будете иметь кров над головами столько, сколько сами того пожелаете.
И в это мгновение в памяти многих лепреконов проснулось чувство, будто перед ними стоит старый добрый друг, с которым все они не встречались много долгих лет, однако, сколько бы они ни напрягали память, пытаясь припомнить Тахара, никто из них так и не признал его. И посовещавшись между собой, лепреконы стали упрашивать Тахара, чтобы тот не препятствовал им и отпустил с миром, потому как все они желали поскорей покинуть края, где так жестоко обошлась с ними судьба. И если даже их не примут в Габилбунде, то они были полны решимости найти для себя удобную пещеру в отдалённых от всех склонах гор, лишь бы новое жилище оказалось по западную сторону неприступных круч Орокарни, где ничто не будет напоминать им о страшных мучениях рабства. Тахар пытался уговорить беглецов остаться, однако те были непреклонны, и гному ничего более не оставалось, как отпустить их с миром.
Отдохнув от изнурительного перехода по иссушенным засухой пустошам и набравшись сил для дальнейшего пути, лепреконы беспрепятственно покинули Фоэрн-Мар и двинулись к перевалу Гват-Артад.
Подступы к перевалу преграждал бурный поток Виньяранта, но переправиться на другой его берег в эти лихие времена было не так то просто. В лучшие годы, когда в Гундум-Гатхоле ещё правил Тахар, гномами Габилбунда был построен через реку каменный мост с высокими стрельчатыми пролётами, однако позже, когда некогда славный город накрыла тьма, мост был разрушен. Теперь лепреконам пришлось преодолевать поток в низовьях Виньяранта, где он, заметно остепенившись и раздавшись в стороны, вливался в полноводный Кирнен. Однако чаяниям лепреконов попасть в тенистые рощи Лумраста под западными склонами гор Орокарни пока ещё не суждено было сбыться. Заметив группу странных созданий, издали схожих с гномами, дозорные Роментира окликнули незваных гостей со стен Охранной Цитадели и несколько предупредительных стрел вонзились в землю у ног паломников. А дорога к перевалу пролегала у стен крепости, и обходного пути не было, потому как слева от тропинки, убегающей по горному склону вверх, сбегал неширокий, но бурный поток Виньяранта.
Так лепреконы были вынуждены повернуть назад, и им некуда было возвращаться кроме покинутого Фоэрн-Мара, где им предлагали остаться. Тахар несказанно обрадовался такому повороту событий и, приняв скитальцев, относился к ним как к равным, чему учил и свой народ. И фоэрн-марцы были милосердны к новичкам, так как они и сами сполна познали тяготы гонений.
И едва обжившись на новом месте, новые члены общины принялись за работу. Лишь только лепреконы почувствовали близость горных недр, как в них пробудилась тяга к копательству – так сказалось действие наложенных на них неведомых чар. Отчаянно вгрызаясь в недра гор, они безошибочно отыскивали в них неисчислимые россыпи драгоценных камней и рудных залежей, и вскоре пещеры, в которых уже долгое время скрывались фоэрн-марцы, стали неизмеримо больше, чем были в начале и наполнились неисчислимыми сокровищами.
Зачарованный Народец, как между собой теперь называли лепреконов люди и гномы, трудился на свободе и впервые почувствовал радость вольной жизни. Окружающие замечали, как, работая в туннелях, лепреконы зачастую начинали разговаривать с невидимыми собеседниками, и только позднее стало понятно, что они разговаривают с камнем, который окружал их со всех сторон. Вскоре невиданная способность понимать камень привела к тому, что подземные чертоги наполнились изумрудами и рубинами, сапфирами и аметистами, и тогда начался новый этап в становлении Зачарованного Народца – они начали учиться огранке найденных в горных недрах сокровищ. И всё это происходило так быстро, будто они вовсе и не учились этому, а просто внезапно вспомнили то, что уже давным-давно хорошо знали. И даже умелый, изобретательный Тахар поражался дивному мастерству своих зачарованных братьев. Ему даже стало казаться, что каким-то странным образом тёмные чары дали больше хорошего, чем плохого, неподатливой, словно камень, гномьей душе.
Но сокровищ становилось всё больше, а толку от них не было никакого, так как торговать ими в этих краях было не с кем. И тогда среди людей подземных жилищ начался ропот, ибо они не видели в копательстве лепреконов никакого толку, а ели эти малорослые трудяги зачастую поболее чем рослые хилдоримы и это было понятно, так как труд в подземных туннелях был не из лёгких. Но лепреконы не желали заниматься ничем иным, кроме как добывать драгоценные камни в глубинах горных недр. И Тахару пришлось уговаривать свой народ проявить терпимость к новым жителям пещер Фоэрн-Мара, и его послушали.
Со дня Битвы Невосполнимых Потерь гарнизон дозорной башни Роментир был значительно усилен, и хотя кочевники равнин более не появлялись поблизости, Тарэдэл не мог рисковать, ибо любое вторжение в пределы Лумраста грозило уничтожением всего эльфийского рода востока – так мало мужчин осталось теперь в Нимлонде и окрестных лесных поселениях. Сокрушённые горечью потерь нимлондцы вспомнили о своих ушедших на запад братьях и некоторые из них даже стали предлагать покинуть родные края и отправиться по следу давно потерянных родичей. Тарэдэл же никого не удерживал, но сам оставался непреклонен в своём желании не сдаваться. Слишком многие рассчитывали на могущество и защиту владыки Нимлонда, и он не мог подвести своих подданных. День и ночь на перевале Гват-Артад, в самом узком проходе между отвесными скалами, возводилась защитная стена, которую нимлондцы назвали Аглорам. Эта неприступная стена должна была надолго обезопасить Объединённое Восточное Королевство от вторжения кочевников равнин и полчищ Дурлада.
А наместник Саурона долго в раздумьях сидел в недрах доверенной ему крепости, не зная, что предпринять дальше. И хотя эльфы потеряли во время сражения в Ущелье Ужаса почти всё своё войско, однако Атармарт не знал, насколько велика мощь Нимлонда и не решался вторгнуться в Лумраст без своих союзников хилдоримов. Кочевники же долго не могли оправиться от позорного поражения, нанесённого им хорошо вооружённым и обученным эльфийским войском, и то обстоятельство, что противник одержал в бою победу совсем малыми силами, вселяло в вождей кочевых племён большой страх перед могуществом Нимлонда. Однако, хорошо это или плохо, но людская память коротка, и вскоре среди хилдоримов восстал новый могущественный вождь. После гибели Фарахунда Черносердого его сменил Угварт Одноглазый, который был так свиреп, что убивал на месте любого, кто мог позволить себе не согласиться с его мнением. И после нескольких подобных смертей никто более не осмеливался перечить Угварту, а потому вскоре новый вождь кочевых племён вновь начал собирать войско, чтобы поквитаться с эльфами и, если удастся, полностью разбить и поработить их. На курящиеся же вершины Эред-Энгрин Угварт не обращал внимания ибо там лежали бесплодные земли, окутанные холодом севера. В то время хилдоримы равнин думали, что Атармарт погиб в Ущелье Ужаса, однако они не могли знать, что тот, кого они считали всего лишь отверженным эльфом, более не подвластен ни смертоносной стали оружия, ни какой-либо иной смертельной опасности.
Вскоре до Атармарта дошли слухи о стремительно растущем могуществе Угварта Одноглазого, а так же о его желании поквитаться с эльфами, но наместник Саурона решил не спешить объявляться среди кочевых племён, ибо, узнав о его невредимости, они могли решить, что он бежал с поля боя и обратиться против него. А кочевников было столь много, даже после понесённого ими поражения, что Атармарт опасался встретить в их лице исполненного мести непримиримого врага. Тёмный владыка решил, что раз уж Угварт столь жаден до войны, то лучше будет, если он сам сделает за него большую часть работы. В этом для Атармарта было ещё и то преимущество, что силы Угварта, что весьма вероятно, были бы значительно ослаблены после войны с Нимлондом и тогда он смог бы вновь легко навязать кочевым племенам свою власть. К тому же через годы многие с большой вероятностью забудут о его исчезновении в Сражении Невосполнимых Потерь. И так Атармарт затаился, не выпуская из поля своего внимания все действия Угварта Одноглазого. И у него было много соглядатаев, которые приносили ему свежие вести с равнин. А когда Атармарт узнал о бунте лепреконов в Гундум-Гатхоле и о смерти своего приспешника Нукумнасара, он был в ярости, желая восстановить свою власть в могучей неприступной крепости. Однако же ему пришлось смириться с досадной потерей и ждать лучших времён, потому как не мог он незамеченным пересечь равнину за рекой Киренен.
Время шло и со дня Битвы Невосполнимых Потерь минуло более пяти лет, когда до Угварта Одноглазого стали доходить слухи, что владыка Нимлонда возводит неприступную стену в самом узком месте единственного, ведущего на запад перевала. И тогда решил Угварт, что если он не вторгнется в Лумраст без промедления, то когда стена будет возведена, станет уже слишком поздно, ибо разведчики докладывали ему, что стена эта даже издали поражает воображение своей высотой и неприступностью.
Однако строительство Аглорама шло медленно, ибо рабочих рук не хватало. По замыслу строителей сооружение и вправду должно было поражать воображение, но пока что было возведено лишь чуть более, чем наполовину, и никто не подозревал, что времени уже почти не осталось. Угварт уже собирал свою армию, чтобы в скором времени двинуть её на Нимлонд.
К тому дню, когда дозорные с башни Роментир заметили столб пыли, поднятый огромным войском, стены Аглорама были уже почти окончены, но ворота для отпорного укрепления ещё не были готовы, и от защитной стены было немного толку, ибо ворота должны были стать воистину гигантскими и проём в стене был велик.
И затрубили сигнальные трубы, и взвились в воздух боевые стяги. И все, кто мог держать в руках оружие, были собраны по тревоге, и сам владыка Нимлонда возглавил войско. Тарэдэл оседлал коня и встал во главе колонны, готовой к походу. Тинвэрос был рядом со своим отцом, и от предстоящего сражения в его жилах закипала кровь. Весь город собрался провожать своих защитников, и в глазах многих в тот день была тревога. Перед самым отходом войска Илуэнтэ вышла к мужу и сказала так:
– Печаль накрыла моё сердце, и дух мой сковывают тревожные предчувствия. Будь я воином, то была бы рядом с тобой и сыном, чтобы укрыть вас от острия меча и вражеских стрел. Тяжко мне, муж мой, ибо теперь того, кто поклялся хранить тебя, нет рядом. Ценой своей гибели оплатил благородный Белегрос жизнь нашего сына и не поможет тебе более. Воистину тяжело моё бремя, ибо каждый из вас встретится с врагом лицом к лицу, а я лишь могу ждать, и не в моих силах изменить то, что грядёт.
Затем Эсгаэрвен благословила воинов и молчаливо отошла в сторону. Запели трубы, затрепетали над головами знамёна. Тарэдел вынул из ножен легендарный Нарандуниэ и воздел его высоко над головой.
– ОХТАРЭ БОРУН ТАРУ ДОРТАЛИОН!!! – троекратно разнёсся над стенами Нимлонда боевой клич эльфийского войска, и колонна двинулась к Аглораму. Женщины со стен и башен ещё долго провожали взглядами удаляющихся мужей и сыновей, а когда звуки труб стихли вдали, на город вновь опустилась тревожная тишина.
А войско Угварта стремительно приближалось к Гват-Артад и, переправившись через полноводную Кирнен, подступило к стенам цитадели Роментир. И было хилдоримов так много, что вся земля на расстоянии полёта стрелы вокруг осаждённой крепости была усеяна вражескими воинами. Однако и крепость Роментир казалась неприступной на скалистых склонах горной цепи.
Угварт долго стоял перед цитаделью в раздумьях, не зная, как ему поступить. Он с радостью двинул бы своё войско дальше, к перевалу Теней, так как даже в тылу малочисленный отряд гарнизона крепости не мог быть серьёзной угрозой для его огромного войска. Однако стены цитадели возвышались над единственной тропой, ведущей к намеченной цели, и длинные, смертоносные стрелы эльфийских лучников легко долетали до бурного потока Виньяранта, сбегающего с крутого склона вдоль ведущей к перевалу тропы. Таким образом, у Угварта не оставалось иного выбора, как брать Роментир приступом. Так началась затяжная изнурительная осада, которая продолжалась более двух недель, и это дало возможность войску Тарэдэла хорошо подготовиться к обороне перевала.
Возможно, защитники Роментира смогли бы продержаться и значительно дольше, однако, уяснив бесполезность штурма цитадели со стороны её неприступных стен, Угварт отправил отряд своих рабов на склон горы, нависающей над неуступчивой крепостью. Там, вооружённые ломами и кирками, хилдоримы отыскали скалу, нависшую над крепостью, и стали долбить её с намерением отколоть огромный камень и обрушить его вниз, на головы защитников Роментира. Более недели продолжалась непрерывная работа, ибо камень, который намеревались отколоть хилдоримы, сам был подобен скале. И когда защитники крепости поняли, чего добивается Угварт, то осознали, что они обречены. Их стрелы не долетали до места, где безостановочно, под плетьми надсмотрщиков, работали рабы Угварта, и им лишь оставалось ждать и надеяться, что у врага ничего не выйдет. Однако надежды защитников Роментира были тщетны и, в конце концов, настал момент, когда часть скалы с ужасающим грохотом обрушилась вниз по склону, сметая всё на своём пути. Гигантская глыба врезалась в крепость, проделав в ней две огромные бреши и, сопровождаемая осыпью камней и пыли, покатилась дальше, прямо на несметные полчища Угварта. Пространство тут же наполнилось истошными воплями, ещё долго не стихавшими и после того, как смертоносный камень намертво замер у подножия горы. Никто не считал, сколько хилдоримов распрощалось в тот день со своими жизнями, но войско Угварта значительно сократилось. Роковым Камнем или Камнем Смерти назвали огромный осколок скалы впоследствии, и его мрачный силуэт был хорошо виден отовсюду.
Защитники крепости сражались до последнего, и все полегли, покрыв себя немеркнущей славой, ибо многих воинов не досчитался Угварт после того, как всё было кончено.
Убрав с пути преграду, Угварт двинул свои полчища к Аглораму, где его уже более недели поджидало войско Тарэдэла. И увидев перед собой огромную стену меж отвесных базальтовых скал, в два раза превышавшую высотой стены Роментира, многие в войске Угварта Одноглазого устрашились. Но в стене Аглорама зияла дыра, так как кузнецы Нимлонда всё ещё трудились над его гигантскими воротами. Лишь начищенные до блеска щиты отважных эльфийских воинов преграждали врагу путь в Лумраст. А ширина проёма ворот была такова, что в нём помещались в ряд двадцать три воина. За щитами этих двадцати трёх виднелся лес копий, и о численности нимлондцев Угварту оставалось лишь догадываться. С зубчатых стен на захватчиков уже были нацелены смертоносные стрелы, и Угварт понял, что легко войти в Лумраст ему не удастся. В неведении о силах, противостоящих его войску, Угварт засомневался и, остановив своё войско, отправил вперёд переговорщика с требованием сдаться и освободить проход. Однако парламентёр не успел дойти до ворот, когда в его грудь вонзилась длинная стрела, и он замертво рухнул наземь. В бешенстве Угварт двинул свои полчища вперёд, однако тут случилось то, чего он никак не мог ожидать; внезапно, словно из-под земли, с внешней стороны стены показались эльфы, которые проворно подожгли замаскированные у основания стены брёвна, обильно облитые смолой и столкнули их вниз по склону, навстречу врагу. Пылающих брёвен было так много, что наступавшим показалось, что на них вылилось целое море огня, и они в панике пытались броситься назад, однако войско Угварта было столь огромно, что арьергард его ещё терялся у стен разрушенной цитадели Роментир, а потому всем, кто был впереди, деваться было некуда. Так несколько тысяч хилдоримов, оказавшихся в первых рядах заживо сгорели в бушующем пламени, но едва огонь утих, и паника прекратилась, как Угварт вновь бросил свои полчища вперёд. Вскоре два войска схлестнулись в проёме ворот, и трудно было сказать, была ли это битва или же просто смертельная давка, где, зачастую, нельзя было даже, как следует, взмахнуть мечом. Сражённые воины гроздьями падали под ноги ещё ожидающих своей очереди живых, и вскоре под ногами дерущихся выросла гора мертвых тел. Однако ни один из противников ни на шаг не отступил назад и кровавая давка продолжалась даже ночью, при свете факелов. Стрелы тучами летели со стен Аглорама, и кровь стыла в жилах от предсмертных воплей умирающих. На следующий день над полем боя уже кружила целая стая стервятников, ожидая богатой поживы, однако всех их ждало разочарование – бой не останавливался ни на мгновение. Нимлондцы стояли насмерть, ибо это был единственный шанс отстоять жизнь и свободу своих родных и близких.
Угварт от злости скрипел зубами, однако его воины даже на шаг не смогли продвинуться вперёд. И никто не подозревал, что за этим пиршеством смерти при помощи своих соглядатаев следит сам Атармарт. В то время как обе стороны несли большие потери, он копил силы, чтобы однажды словно лавина вылиться за пределы Дурлада и взять то, к чему он так долго и упорно стремился – власть над всеми свободными землями.
Но бой у стен Агларома продолжался. Шёл третий день беспрерывной сечи. В это время в Нимлонде Илуэнтэ поднялась на башню Тир-Этиль и устремила взгляд на северо-восток. Там она увидела своим острым взором огромную стаю реющих в небе стервятников и других хищных птиц и тогда поняла, что у Аглорама уже несколько дней идёт бой. И с этого мига не могла она найти себе места. На следующий день Илуэнтэ оседлала коня и в одиночестве ускакала в южном направлении, а затем, обогнув залив Куйвиэнен, повернула на северо-запад. Все кто её видел, лишь пожимали плечами, и никто не мог сказать, куда она направилась. А королева вспомнила свой отчий дом и свою наставницу – владычицу Йаванну. Томительное ожидание истощило её, и решила она вновь воззвать к своей покровительнице с просьбой о помощи. С трудом разыскав обгоревшие развалины своей родной деревни, ибо природа почти скрыла следы давней трагедии, она удалилась в лес и, став на колени, в мольбе простёрла руки к западу. Давно не видела Илуэнтэ своей госпожи, но решила не сходить с места, пока та не смилуется и вновь не явится перед ней. Сказывают, что ночь напролёт, до самого утра, взывала Илуэнтэ в одиночестве посреди древнего леса Галендора и когда надежда начала покидать её, на чело ей упали несколько капель росы. В тот же миг возрадовалась она, ибо сердце её ощутило присутствие владычицы Йаванны. И подняла она голову и увидела перед собою госпожу свою, и в тот же миг раздался певучий голос:
– Благословенна ты, дитя моё, ибо в часы скорби и тревог не покидает тебя надежда. Скорблю и я о горестях народа твоего и сердце моё исполнено печали. Но возрадуйся, дитя, ибо избавление уже не за горами. Народ твой вынес многое и ни в чём не повинен перед Владыками Запада, а потому помощь близка, однако скорбью наполнено моё сердце, ибо на долю твою выпадут тяжкие испытания. Теперь же прими моё благословение и помощь, и сила леса да пребудет с тобой. Ничего не бойся, ибо я пошлю к тебе Пастырей Дерев и гнев тех, кто пришёл в этот мир задолго до Детей Илуватара да падёт на головы неразумных.
Сказав это, Йаванна коснулась своей рукой чела Илуэнтэ и добавила:
– Это тебе моё благословение, и отныне ты будешь способна повелевать Пастырями Дерев даже тогда, когда меня не будет с тобой рядом.
Затем всё вокруг наполнилось мелодичным перезвоном колокольчиков и образ владычицы растворился в воздухе. Не успела Илуэнтэ опомниться, как вокруг вновь стало тихо, и лишь пение птиц наполняло лес, да шумел ветер в кронах могучих деревьев. Но внезапно издалека до её слуха донеслось невнятное бормотание. И почудилось ей, что голосов много и все они были до того низки, что вскоре всё слилось в один странный утробный гул. И припомнила Илуэнтэ последние слова Йаванны и поняла, что всё, что с ней случилось не видение вовсе, а явь, ибо вскоре между дерев показались огромные странные существа, неторопливо направлявшиеся к ней. Так эльфы востока впервые узнали об энтах или Пастырях Дерев, которые до того момента жили в чащах дремучих лесов скрытно и ежели они сами того не желали, то и самый внимательный следопыт не отличил бы их от растущих вокруг деревьев. Но ныне пришли странные времена, когда те, кто волей Илуватара должны были стать союзниками, из-за самоуправства сил зла точили друг на друга мечи, а те, у кого не было причин для дружбы, объединялись против разрастающейся скверны.
А тем временем в урочище Фоэрн-Мар Тахара одолевала тревога. Разведчики с лесной опушки, все как один, докладывали, что в направлении перевала Теней проследовала огромная армия кочевников, и не заметить её было невозможно; пыль, поднятая многотысячным войском, закрывала солнечный свет, а ветер с восточного побережья сносил её в сторону гор. Мучимый плохими предчувствиями, Тахар отправил вслед за войском Угварта Одноглазого отряд своих разведчиков-эльфов, и вскоре они возвратились с печальными вестями о падении Роментира. С того дня Тахар не находил себе места и не мог думать ни о чём ином, как о беде, обрушившейся на королевство своего давнишнего друга Тарэдэла. И хотя дни дружбы между эльфами и гномами, омрачённые предательством Нукумнасара, давно минули, однако в сердце своём Тахар всё равно был верен старому союзу. И тогда благородный гном собрал свой дивный, пёстрый народ и сказал:
– Дорогие мои друзья и братья! Мы с вами живём в лихие времена, когда старые заветы мира и дружбы забыты, а чтобы заключить новые нам недостаёт отваги и мужества. Я был ещё молод, когда мой король Балинок, владыка подземных чертогов Габилбунда, не побоялся восстать против Атармарта и избавил несчастных эльфов-рабов от жестокого порабощения. После того Великий Владыка Нимлонда вступился за нас, тех, кто в пылающем пожарищами осаждённом Гундум-Гатхоле уже готовились встретить смерть свою. В тот день я был там, как и некоторые из вас. И сегодня я с благоговением вспоминаю звонкие горны Нимлонда, светлой надеждой прозвучавшие в миг, когда смерть уже простёрла над нами своё покрывало забвения. Воспоминания о том великом дне я лелею в сердце своём как самое дорогое, что мне довелось пережить и сегодня томлюсь в ожидании, что, быть может, это чудо вновь восстанет из пепла забытья. Возможно сегодня в мире, где умирает вера, об этом мечтают многие, однако кто возьмёт на себя мужество стать тем, благодаря кому луч света снизойдёт в наши истомлённые удушьем мрака сердца? И потому сегодня я призываю вас, братья мои, вспомнить завет былых времён и вписать свои имена в нетленные скрижали героев! Сегодня быть храбрыми и решительными кроме нас больше некому, а значит и надежда наша на мир и процветание умрёт или восстанет только вместе с нами!
С этими словами Тахар воздел над головой топор, но люди не прониклись его пылкой речью, так как не видели тех великих знаменательных событий, о коих говорил гном; их сердца молчали. Однако малочисленные эльфы, гномы и лепреконы, все как один, взорвались ликованием и стали потрясать над головами оружием, какое у кого было. Пламенные слова Тахара даже в помутнённом сознании лепреконов пробудили смутные воспоминания о победоносном сражении при Гундум-Гатхоле и их сердца встрепенулись. Тахар медленно обернулся вокруг, и все увидели, что в его глазах стоят слёзы. И он не осуждал за нерешительность людей, ибо понимал, что в этой войне им пришлось бы сражаться со своими родичами, хотя те от них и отреклись. Лишь на следующий день к Тахару подошли несколько его самых близких друзей из числа людей и присоединились к готовящемуся походу. Спустя два дня несколько десятков эльфов, немногим более двух сотен отважных гномов и около тысячи отчаянных лепреконов, ведомых Тахаром, выступили к перевалу Гват-Артад. Вместе с ними были и три десятка людей. И гномы, по своему обыкновению, были облачены в добротные кольчуги и вооружены крепкими широкими щитами и топорами, а лепреконы держали в руках пращи и короткие мечи. У эльфов же за спинами висели длинные луки с колчанами, полными белооперённых стрел. И не было напутственных речей при расставании, лишь молчаливые взгляды людей были устремлены вослед отважным сердцам.
|
